Прежде чем упразднить государственные границы, страны нынешнего Евросоюза давно упразднили границы культурные (что видно даже из интернациональной команды создателей спектакля). «Небесная гармония» (за этот роман писателю прочили Нобелевскую премию) будет понятна не только венгру или австрийцу, которых роднит общая история, но и всякому поляку, французу или даже русскому, причисляющему себя к европейской цивилизации. Понятна при условии, конечно, что они не цепляются за старые, классические формы культуры и открыты для всякого рода происков постмодернизма с его игнорированием привычных, линейных форм повествования и ранее принятых границ между видами, стилями и жанрами литературы и искусства. Наконец, презирают ту модель мироустройства, в центре которой был Бог, а человек пытался помнить – пусть далеко не всегда успешно – что он сотворен по Его образу и подобию. 

Иными словами, тот, кто сегодня считает себя европейцем, обязан в душе быть постмодернистом, иначе он неуютно будет чувствовать себя в современной Европе. И «Небесная гармония» покажется ему издевкой как над всеми теми святынями, на которые некогда молился Старый Свет, так и над самими понятиями «небесный» и «гармония». Ибо задача всякого постмодерниста не просто констатировать крушение старого мира со всеми его понятиями и ценностями, но и по мере обиженности на мир и на Бога, его создавшего, издеваться над всем сущим. 

ОДНОЙ ИЗ ТЕМ СПЕКТАКЛЯ, КОТОРАЯ

НАРЯДУ С ПЕРИПЕТИЯМИ ЛИЧНОЙ ЖИЗНИ,

ВОЙНОЙ И РЕВОЛЮЦИЯМИ ВСПЛЫВАЕТ 

В РАЗРОЗНЕННЫХ РАССКАЗАХ О ЖИЗНИ ОТЦА,

СТАНОВИТСЯ БОГ

Глубоко в сердце всякого постмодерниста лежит именно детская обида на то, что его любви и надеждам на счастье, на гармонию, на синее небо над головой не суждено сбыться. Правда, в отличие от агрессивного, нигилистически настроенного неоавангардизма, постмодернизм не стыдится ностальгии по утраченному раю. 

Петер Эстерхази, который носит одну из самых титулованных фамилий Австро-Венгерской империи, и Давид Мартон достаточно умны для того, чтобы отрицать красоту и целесообразность старого, пытающегося держаться в рамках вековых традиций мира. Собственно, «Небесная гармония» является ностальгическим путешествием в прошлое, в историю жизни отцов и дедов. 

МУЗЫКА ШУБЕРТА, ГАЙДНА, МОЦАРТА

И ДРУГИХ ВЕЛИКИХ КОМПОЗИТОРОВ

ОХРАНЯЕТ ПРОШЛОЕ ОТ НИГИЛИЗМА

И НЕ ДАЕТ ЛЕГКОЙ ИРОНИИ ПЕРЕРАСТИ В САРКАЗМ

Первые реплики спектакля посвящены объяснению того, что такое семья, в которой коренится жизнь всякого общественного организма, и без которой он обречен на медленную, но верную смерть. Кто-то в этих первых репликах, посвященных семье, может увидеть иронию (без нее постмодернисту никак), ибо сегодня институт брака, которым могут сочетаться даже однополые пары, претерпел не лучшие метаморфозы. Однако музыка Шуберта, Гайдна, Моцарта и других великих композиторов, исполняемая вживую, охраняет прошлое от нигилизма и не дает легкой иронии перерасти в сарказм. 

Именно музыка, прежде всего, пение Елены Кульиц, которая от классического оперного вокала переходит к поп-музыке и джазу, соединяет разрозненные воспоминания об отце в одно повествование и объединяет всех героев в одну семью. Их совместное пение воспринимается и как лучшее доказательство родства, общности столь несхожих людей, и как единственная возможность для этих людей приобщиться к гармони небесных сфер.

НОСТАЛЬГИЯ СМЕНЯЕТСЯ ИРОНИЕЙ,

ВОСТОРГ – РАЗОЧАРОВАНИЕМ,

НАДЕЖДЫ – СКЕПСИСОМ…

Эстерхази, будучи потомком венгерских аристократов (при их дворе служил даже отец симфонизма Гайдн), рассказывает о важности поддержания если не духовной, то хотя бы эмоциональной, ментальной связи с предками. Из фрагментов его рассказов об отцах и дедах, складывается причудливая мозаика истории Европы последних столетий. Здесь высокое, претендующее на философию, переплетается с низким, скабрезным. Ностальгия сменяется иронией, восторг –¬ разочарованием, надежды – скепсисом...

ЗАДАЧА ВСЯКОГО ПОСТМОДЕРНИСТА НЕ ПРОСТО 

КОНСТАТИРОВАТЬ КРУШЕНИЕ СТАРОГО МИРА 

СО ВСЕМИ ЕГО ПОНЯТИЯМИ И ЦЕННОСТЯМИ,

НО И ПО МЕРЕ ОБИЖЕННОСТИ НА МИР И НА БОГА

ИЗДЕВАТЬСЯ НАД ВСЕМ СУЩИМ

Одной из тем спектакля, которая наряду с перипетиями личной жизни, войной и революциями всплывает в разрозненных рассказах о жизни отца, становится Бог. Что не случайно, ведь Эстерхази окончил религиозную гимназию и как большинство художников, получивших католическое воспитание, сводит счеты с религией. Бог в его понимании «желает говорить только о грехе, как будто нет иных тем», в то время как отец преодолевает страх перед грехом и, соответственно, перед тем, что Бог от него отвернется. 

Как естественное следствие отсутствия понятия греха можно воспринять уже не столько постмодернистский (значит, готовый вступить в уважительный диалог с любой культурой, воспринять любую систему ценностей), сколько экстремистский неоавангардистский пассаж о «злом Христе». 

Благо, спектакль играли еще до вступления в силу закона об оскорблении религиозных чувств верующих, иначе трехдневные гастроли Бургтеатра в столицу РФ могли бы закончиться иском в суд. А так создателям спектакля придется нести ответственность только перед Судом Небесным. Да и там у них будет прекрасный адвокат – Сам Иисус вступится за них, объяснив служащим чистилища, что Его хулители просто не ведают, что творят. Что с них возьмешь, с детей постмодернизма, которые увлечены жонглированием словами, цитатами и целыми культурными эпохами, но не поиском Цели и Смысла?